Неточные совпадения
— Знаю я, что если тебя слушать, перебила княгиня, — то мы никогда не отдадим
дочь замуж. Если так, то надо в деревню
уехать.
Плюшкин приласкал обоих внуков и, посадивши их к себе одного на правое колено, а другого на левое, покачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич и халат взял, но
дочери решительно ничего не дал; с тем и
уехала Александра Степановна.
Поболтав с
дочерью, с Климом, он изругал рабочих, потом щедро дал им на чай и
уехал куда-то, а Лидия ушла к себе наверх, притаилась там, а за вечерним чаем стала дразнить Таню Куликову вопросами...
Он поцеловал
дочь в лоб и
уехал. Обед кончился; Аянов и старухи уселись за карты.
Поблагодарив хозяйку за давно не испытанное им наслаждение, Нехлюдов хотел уже прощаться и
уезжать, когда
дочь хозяйки с решительным видом подошла к нему и, краснея, сказала...
— Наде было пять лет, когда вы с Костей
уехали в Петербург, — заметила Марья Степановна, давая
дочери место около себя.
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч
уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег и
уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
Эти разговоры с
дочерью оставляли в душе Василия Назарыча легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в себе то шуткой, то усиленными занятиями. Сама Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что ее голова была занята другим. Ей хотелось поскорее
уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала себя как-то необыкновенно легко. Надежде Васильевне особенно хотелось
уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра
уезжает в Малиновец с
дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Дуняша. Когда вы
уезжали отсюда, я была этакой… (Показывает от пола.) Дуняша, Федора Козоедова
дочь. Вы не помните!
На мой вопрос, женат ли он, молодой человек отвечает, что за ним на Сахалин прибыла добровольно его жена с
дочерью, но что вот уже два месяца, как она
уехала с ребенком в Николаевск и не возвращается, хотя он послал ей уже несколько телеграмм.
Даже Мария Барановская,
дочь вольного поселенца, родившаяся в Чибисани, — ей теперь 18 лет, — не останется на Сахалине и
уедет на материк с мужем.
Н. И. Тургенева я не видал, хоть в одно время были в Петербурге и в Москве. Он ни у кого из наших не был, а я, признаюсь, при всем прежнем моем уважении к нему, не счел нужным его отыскивать после его книги.Матвей случайно встретился с ним в тверском дебаркадере. Обнялись. Тургенев его расспрашивал обо всех, познакомил его с сыном и
дочерью и по колокольчику расстались. Он опять
уехал в Париж и вряд ли возвратится в Россию. Я не очень понимаю, зачем он теперь приезжал…
Бахаревы
уехали в Москву, да отчего ж им было и не ехать туда, имея деньги и
дочерей невест?
Бахарев перекрестил
дочь и
уехал, а Лиза осталась одна, самостоятельною госпожою своих поступков.
Она привезла с собою двух
дочерей, которые были постарше меня; она оставила их погостить у дедушки с бабушкой и сама дня через три
уехала.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же
уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом
дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
Таким образом, вся мелюзга
уехала тотчас после завтрака, и обедать остались только генеральша с
дочерью, Четвериков и предводитель.
В остальную часть визита мать и
дочь заговорили между собой о какой-то кузине, от которой следовало получить письмо, но письма не было. Калинович никаким образом не мог пристать к этому семейному разговору и
уехал.
У бедной была своя забота: она поминутно поворачивала голову к Лизе и смотрела на нее в безотчетном страхе, а встать и
уехать и думать уже не смела, пока не подымется
дочь.
Перед тем как Рыжовым
уехать в Москву, между матерью и
дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего хаотического дома и увидала там, что Людмила была в объятиях Ченцова.
Крапчик очень хорошо понимал, что все это совершилось под давлением сенатора и делалось тем прямо в пику ему; потом у Крапчика с
дочерью с каждым днем все более и более возрастали неприятности: Катрин с тех пор, как
уехал из губернского города Ченцов, и
уехал даже неизвестно куда, сделалась совершеннейшей тигрицей; главным образом она, конечно, подозревала, что Ченцов последовал за Рыжовыми, но иногда ей подумывалось и то, что не от долга ли карточного Крапчику он
уехал, а потому можно судить, какие чувства к родителю рождались при этой мысли в весьма некроткой душе Катрин.
В то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала,
уехала с двумя младшими
дочерьми на панихиду по муже, а Людмила, сказавшись больной, сидела в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
—
Дочери со мной делать нечего. Я — кто? Прачка. Какая я мать ей? Она — образованная, ученая. То-то, брат! И
уехала от меня к богатой подруге, в учительницы будто…
— А что тебе мои просьбы и советы? Если
дочь родная не послушала. Я кричу ей: «Не можешь ты родную мать свою бросить, что ты?» А она: «Удавлюсь», говорит. В Казань
уехала, учиться в акушерки хочет. Ну, хорошо… Хорошо… А как же я? А я — вот так… К чему мне прижаться?.. А — к прохожему…
— Да, — задумчиво говорил он, — она замужем и собирается
уехать. Ваш племянничек шумел и орал на весь дом; заперся, для секрету, в спальню, а не только лакеи и горничные, — кучера все слышать могли! Он и теперь так и рвет и мечет, со мной чуть не подрался, с отцовским проклятием носится, как медведь с чурбаком; да не в нем сила. Анна Васильевна убита, но ее гораздо больше сокрушает отъезд
дочери, чем ее замужество.
— Племянник ваш, — продолжал Шубин, — грозится и митрополиту, и генерал-губернатору, и министру жалобы подать, а кончится тем, что она
уедет. Кому весело свою родную
дочь губить! Попетушится и опустит хвост.
Сейчас по получении известия, что он
уехал, Бактеева уведомила об этом Михаила Максимовича Куролесова, прибавя, что Степан Михайлович
уехал надолго и что не может ли он приехать, чтоб лично хлопотать по известному делу, а сама старуха Бактеева с
дочерью немедленно отправилась в Троицкое.
Изредка наезжал какой-нибудь сосед — Негров под другой фамилией — или старуха тетка, проживавшая в губернском городе и поврежденная на желании отдать
дочерей замуж; тогда на миг порядок жизни изменялся; но гости
уезжали — и все шло по-прежнему.
Картежник и гуляка, Давыдов был известен своими любовными похождениями. Соня, как и надо было ожидать, безумно влюбилась в него, и молодые люди тайно сошлись. На первой неделе поста
дочь вдруг заявила отцу, что она
уезжает с Давыдовым, и, несмотря на слезы и просьбы стариков,
уехала.
Бабушка не могла
уехать из Петербурга в Протозаново так скоро, как она хотела, — ее удержала болезнь детей. Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и заболел корью, которая от него перешла к дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь от
дочери ни одного известия, потому что письма по уговору должны были посылаться в Протозаново. Как только дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас же
уехала.
Но и этого мало: не зная, чем себя успокоить, княгиня готова была для
дочери и на жертвы, она старалась подавить в себе многие свои привычки и, даже преодолев все свое отвращение от столичной жизни, решилась не
уезжать в Протозаново, а жить в Петербурге.
— Трое-с. В живых только вот она одна, ненаглядное солнышко, осталась, — отвечала Елизавета Петровна и вздохнула даже при этом, а потом, снимая шляпку, обратилась к
дочери. — Ну, так я извозчика, значит, отпущу; ночевать, впрочем, не останусь, а
уеду к себе: где мне, старухе, по чужим домам ночевать… И не засну, пожалуй, всю ночь.
При этом Марфа уже покраснела и сейчас же скрылась, а через несколько минут действительно Елизавета Петровна, как это видно было из окон,
уехала с ней на лихаче-извозчике.
Дочь таким образом она оставила совершенно с глазу на глаз с князем.
Лидина,
уезжая с своими
дочерьми, сказала в гостиной несколько слов жене предводителя, та шепнула своей приятельнице Ильменевой, Ильменева побежала в беседку рассказать обо всем своему мужу, и чрез несколько минут все гости знали уже, что Рославлев едет в армию и что мы деремся с французами.
Такой прием графа и самая бумага сильно пугнули смотрителя: он немедленно очистил лучшую комнату, согнал до пяти сиделок, которые раздели и уложили больную в постель. А о том, чем, собственно,
дочь больна и в какой мере опасна ее болезнь, граф даже забыл и спросить уже вызванного с квартиры и осмотревшего ее дежурного врача; но как бы то ни было, граф, полагая, что им исполнено все, что надлежало, и очень обрадованный, что
дочь начала немного дремать, поцеловал ее, перекрестил и
уехал.
Янсутский и Домна Осиповна возвратились и вскоре затем оба
уехали, а граф Хвостиков, желая сберечь свои единственные три рубля, как ни скучно ему это было, остался у
дочери обедать.
— Но вы поймите мое положение, — начал граф. — Тюменев
уезжает за границу, да если бы и не
уезжал, так мне оставаться у него нельзя!.. Это не человек, а вот что!.. — И Хвостиков постучал при этом по железной пластинке коляски. — Я вполне понимаю
дочь мою, что она оставила его, и не укоряю ее нисколько за то; однако что же мне с собой осталось делать?.. Приехать вот с вами в Петербург и прямо в Неву!
— Вот тут зато и вышла целая история. Да, я ужасно жалела, что я взяла туда с собою моих
дочерей. Тут он снял свой зонтик; она закричала: «ах!», он закричал: «ах!», он затрясся и задрожал; она упала, а этот ее зверь, этот проклятый гернгутер-то, взял ее в охапку, выбежал с нею на двор и
уехал. Каково, я тебя спрашиваю, это перенесть madame Риперт? Согласен ли ты, что ведь это можно назвать происшествием?
Об известной в свое время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она была
дочерью красивой вдовы Добровольской, у которой было два сына, служивших: один в Черноморском флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и
уехал с женою за границу. Как молодая чета смотрела в то время на жизнь, можно судить из следующего его рассказа за послеобеденной чашкой кофе.
Я с удовольствием вспоминаю тогдашнее мое знакомство с этим добрым и талантливым человеком; он как-то очень полюбил меня, и когда,
уезжая из Москвы в августе, я заехал проститься, месяца два перед этим не видавшись с ним, он очень неприятно был изумлен и очень сожалел о моем отъезде, и сказал мне: «Ну, Сергей Тимофеич, если это уже так решено, то я вам открою секрет: я готовлю московской публике сюрприз, хочу взять себе в бенефис „Эдипа в Афинах“; сам сыграю Эдипа, сын — Полиника, а
дочь — Антигону.
Гневышов. Ее мать умерла давно, и она осталась круглой сиротой. Моя жена приняла в ней участие; полюбила ее, как родную
дочь; но потом стала хворать и
уехала за границу…
Марья Ивановна с
дочерьми провожала нас, когда мы
уезжали из Москвы, и простилась с нами очень грустно; особенно плакала Лиза, которую сестра Анюта напугала рассказами о жизни в глуши Малороссии.
Она не поднимала глаз и продолжала то чертить зонтиком, то стирать начерченное. Вдруг раздались проворные детские шаги: Наташа вбежала в беседку. Вера Николаевна выпрямилась, встала и, к удивлению моему, с какой-то порывистой нежностью обняла свою
дочь… Это не в ее привычках. Потом явился Приимков. Седовласый, но аккуратный младенец Шиммель
уехал до света, чтоб не пропустить урока. Мы пошли пить чай.
Прикрыв себя совершенно наглухо плащом, он вышел и урезонил, наконец, свою соседку, которая, впрочем, обиделась и, оставив одну из своих
дочерей, сама
уехала домой с прочими домочадцами.
Когда Рубановский
уехал, мы долго сидели втроем и говорили о чудной кончине его
дочери, необыкновенной твердости отца и преданности воле божией.
Когда семейство мое
уехало и я остался служить в Петербурге, я продолжал посещать Рубановских и, согласно их требованию, обедал у них каждое воскресенье. Я познакомился с остальным семейством, которое состояло из двух сыновей и двух
дочерей. Старший сын служил в лейб-гренадерском полку и был во всех отношениях совершенная противуположность своему суровому, но высоконравственному отцу; он был убит в 1812 году.
Он показал на мою сестру, говорит: «Это чья же?» А Анна Трофимовна говорит: «Внучка моя, дочернина.
Дочь с господами
уехала, мне оставила».
Гости один за другим разъезжались… Прежде всех в дорогу пустился удельный голова с Ариной Васильевной. Спешил он пораньше добраться домой, чтоб на ночь залечь во ржах на любимую перепелиную охоту. Поспешно
уехал и Марко Данилыч с
дочерью. Поехал не прямо домой: ожидая с Низовья рыбного каравана, решил встретить его на пристани, кстати же в городе были у него и другие дела.
Только что
уехал Веденеев, Лиза с Наташей позвали Дуню в свою комнату. Перекинувшись двумя-тремя словами с женой, Зиновий Алексеич сказал ей, чтобы и она шла к
дочерям, Смолокуров-де скоро придет, а с ним надо ему один на один побеседовать.